Проспись, Кам Ана (Кам — шаман, колдун; ана — мать; здесь речь идет о служи­тельнице культа в языческом племени.), вставай скорее... — в голосе служанки-карауч (Карауч — рабыня, находящаяся в услужении у женщин — представительниц родовой знати.) звучала тревога.

Кам Ана, которая лишь недавно заснула, полночи про­мучившись от бессонницы, вздрогнула и открыла глаза. Еще до конца не проснувшись, она переводила взгляд то на обеспокоенное лицо служанки, обрамленное распущен­ными волосами, то на темное окно.

—  Чего тебе вздумалось среди ночи меня будить?

—  Пришел начальник караула, хочет тебя видеть, — виновато оправдываясь, объяснила карауч.

—  Самое время нашел, — разворчалась старуха. — Нашел кого спрашивать! Я что — теперь вместо Йорт-бея осталась управлять делами рода? Зачем понадобилось тре­вожить старуху Кам Ана? Эх, порядок навести некому... Ступай разожги очаг, да поживее!..

Служанка тут же растворилась в темноте.

Вскоре послышалось, как тихо скрежетнула, откры­ваясь, заслонка дымохода на крыше юрты, как затрещал в очаге огонь. Сквозь занавешивающий дверной проем войлочный полог в спальню неторопливо просочился оран­жево-красный свет, который, осмелев, рыжим котом подк­рался к лежанке, потерся о ноги старухи, уже одетые в шерстяные носки, прыгнул ей на колени, потом забрался выше, на плечи, кончиком хвоста касаясь и заставляя искриться драгоценные камни в костяном гребне, сполз­шем с затылка...

Кам Ана, приведя себя в порядок, направилась в со­седнюю комнату. Отведя в сторону войлок, осторожно про­сунула голову в темноту; тонкий аромат духов защеко­тал ноздри, а легкое ровное дыхание успокоило слух, — надо же, ее чуткая внучка Сэнджере, вскакивающая да­же от мышиного писка, до сих пор не проснулась!

Ступая на цыпочках, чтобы не потревожить сон де­вушки, старуха прошла в прихожую. Там ее уже поджи­дала служанка, держа на руках джилян (Джилян — вид верхней одежды.хозяйки.) Сгорб­ленная фигура старухи, после того как ей на плечи наки­нули длинный черный джилян, как будто распрямилась и стала выше ростом. Когда же Кам Ана взобралась на высокий стул с подлокотниками, каждый из которых за­вершался бараньим черепом, то на фоне собственной те­ни, отбрасываемой огнем на висевший сзади ковер, ста­руха стала производить еще более внушительное и вели­чественное зрелище.

—  Пусть войдет, — приказала Кам Ана. То уже не был ворчливый заспанный голос старого человека, под­нятого среди ночи, это была не допускающая возраже­ний речь повелительницы.

Вслед за служанкой в юрту вошел начальник карау­ла. В дверь он протиснулся боком — его широченные плечи не пролезали в дверной проем. Богатыря звали Кылчын-алпар (Алпар — богатырь, воин.). Среди воинов рода Кук Тэке (Кук Тэке — баран сивой масти.) никто не мог превзойти его силой и отвагой, никто не мог сравниться с ним в стрельбе из лука. Йорт-бей, глава рода, отправля­ясь в путь со своей дружиной, нарочно не взял Кылчын-алпара с собой — в ауле должен оставаться защитник на случай нападения врагов.

Кылчын-алпар почтительно склонился перед Кам Ана.

—  Встань и говори! — велела старуха.

От голоса Кылчын-алпара, исходившего из здоровен­ных, словно кузнечные мехи, легких, в очаге языки огня удивленно заплясали и разгорелись ярче.

— Вернулся Куксэ. Говорит, что у него для тебя очень важное сообщение.

—  Если новости такие важные, почему он сам ко мне не пришел?

—  Он остался со своими людьми возле озера Кыска Куль (Кыска — короткий; куль — озеро.). Не могу, говорит, в аул вернуться без разрешения Кам Ана.

—  Вот тебе на: если дело действительно важное, тут уж не до разрешения. Что-то здесь неладно. Не сотворил ли он чего дурного?

Кылчын пожал плечами.

—  И Куксэ, и спутники его выглядят неважно. Гово­рят, что дорога была тяжелая.

—  Выйди и подожди меня на улице, — решила Кам Ана. — Сейчас вместе к ним поедем.

Богатырь едва успел выйти за дверь, как войлочный полог соседней комнаты приподнялся и оттуда показа­лась девичья головка с длинной косой. Девушка сначала удостоверилась, что Кам Ана осталась одна, затем появи­лась вся ее стройная фигура, облаченная в шелковую ноч­ную сорочку. Как описать ее? Сказать, что она была мо­лода и хороша собой — значит ничего не сказать. Она была так прекрасна, что свет очага, равномерно рассеян­ный по всей комнате, с появлением девушки тотчас уст­ремилось в центр, покинув стены, потолок и углы; оста­лись в темноте и наваленные друг на друга сундуки, и другие предметы обстановки, — теперь казалось, что ком­ната освещена не огнем очага, а сиянием, исходящим от босоногой юной красавицы в белом платье...

Встав на цыпочки, девушка неслышно приблизилась сзади к Кам Ана, погруженной в раздумье.

—  Тайт! — от внезапного ее оклика Кам Ана подско­чила на месте.

Наблюдавшая эту сцену служанка-карауч невольно прыснула со смеху; потом, испугавшись, что много себе позволила, прикрыла рот уголком платка.

—  Уф, надо же так напугать! — ласково пожурила внучку Кам Ана, кладя сморщенную старческую ладонь на крепко обнявшие ее сзади горячие нежные руки. — Ты ведь только что спала крепким сном. Когда вскочить-то успела, полуночница?

—  Я еще до прихода начальника караула за столом спряталась, а ты и не заметила! — пошутила Сэнджере.

—  Вы только поглядите на нее!.. — разговаривая с внучкой, Кам Ана не могла сдержать нежность в голосе.

— Бабушка, милая, — Сэнджере, ласкаясь, пощекота­ла губами мочку уха Кам Ана. — Можно, я поеду с то­бой?

...Кам Ана души не чаяла в своей внучке. Она ее вы­растила, можно сказать, с пеленок. Мать Сэнджере, Тэнкебика, умерла вскоре после рождения дочери, когда на их земле свирепствовала беспощадная неизлечимая бо­лезнь, унесшая больше половины населения. Тэнкебика славилась далеко на всю округу своей красотой, умом и кротким нравом. Кам Ана сама выбрала ее в невесты сво­ему старшему сыну Аккучкару. И она не ошиблась в не­весте: Ильбика (так стали называть девушку после того, как она стала женой правителя) оказалась верной и лю­бящей женой. Одного за другим родила Йорт-бею четы­рех сыновей. А напоследок, на радость всем, подарила мужу дочку. Но вскоре после этого страшный мор унес ее вместе с двумя сыновьями.

Вторую жену, Сузгынбику, Йорт-бей выбирал сам. «Не зарься на красоту, — предупреждала его Кам Ана, — нутро у нее гнилое, не женись на ней. И вдобавок, происходит она из какого-то чужого, пришлого рода». Но Йорт-бей не внял уговорам матери.

Пришлая девушка Сузгынбика стала Ильбикой. Но­вая невестка на первых порах всячески старалась уго­дить свекрови, но так продолжалось недолго — до тех пор, пока у нее не родился сын. С этого дня она переста­ла замечать Кам Ана.

Когда свекровь посоветовала ей натереть лоб ребенка золой, чтобы уберечь от сглаза, невестка напустилась на нее с криком:

—  Что он, замарашка безродный, чтобы с перемазан­ным лицом ходить! Свои глупые советы и приметы ос­тавь при себе, не морочь мне голову. Я теперь Ильбика, Иль-би-ка! Теперь ты меня не можешь упрекнуть в том, что я пришлая чужачка!

Настали черные дни для Кам Ана. И не только для нее. Новая жена Йорт-бея невзлюбила свою малышку-падчерицу. Она уже не притворялась, как раньше, разыг­рывая горячую любовь к девочке. С куклами маленькой Сэнджере теперь играл сын Ильбики, Азалак. Няньки и служанки уже больше не суетились вокруг неугодной пад­черицы.

Кам Ана попробовала было пожаловаться сыну, но в ответ услышала только резкое: «Не встревай меж нами!» Старуха поняла, что в этом доме большее нет места ни для нее, ни для внучки. В тот же день она велела поставить себе отдельную юрту через улицу от сына и невестки и переселилась туда вместе с Сэнджере...

Сэнджере росла в неге и холе под крылышком у ба­бушки. Кам Ана, словно птица, которая высидела в гнез­де лишь одно яйцо, ничего не жалела для своего единст­венного птенца. Боясь, чтобы Сэнджере не почувствовала себя в чем-то ущемленной или обделенной по сравнению с братьями, старалась, чтобы внучке всегда доставалась самая лучшая еда, самая дорогая одежда. Кам Ана вос­питывала Сэнджере как настоящую бикяч — девушку из знатной семьи: учила красиво говорить, держаться на лю­дях, читать и писать, скакать на лошади, стрелять из лу­ка. Все, что сама знала и умела, хотела Кам Ана передать любимой внучке.

Сэнджере никогда не расставалась с бабушкой: где Кам Ана, там же всегда и внучка. Но в этот раз, когда предстояло ночное путешествие на лошадях к далекому озеру Кыска Куль, Кам Ана явно не хотела брать ее с собой.

— А я знаю, что за новости привез Куксэ и почему он остался на озере, — пустилась на хитрость Сэнджере.

—  Если знаешь, скажи.

—  Вот возьмешь меня с собой, тогда скажу, — Сэнд­жере стояла перед бабушкой лукаво улыбаясь.

—  Да ты посмотри на себя, ты ж еще неодета. Живо беги одеваться, одна нога здесь, другая — там.

Девушка бегом бросилась в свою комнату. Пока Кам Ана передавала через служанку приказ седлать двух ло­шадей, Сэнджере уже успела вернуться, надев на себя остроконечный шлем с лисьим хвостом, кольчужную рубаху-нургаба, а на пояс повесив колчан со стрелами.

На горизонте еще только начинал брезжить рассвет, ког­да трое всадников, обогнув юрту Йорт-бея и пересекая ули­цы, которые кругами расходились от центральной юрты главы рода, направились к северным воротам аула.

Заслышав конский топот, собравшиеся у костра по­жилые охранники — в прошлом воины-яугиры, теперь перешедшие на караульную службу, — поднялись со сво­их мест, где уже было удобно устроились на ночь, и, се­туя на неведомых полуночников, настороженно всматри­вались в темноту.

Кылчын-алпар еще издали зычно крикнул:

— А ну отворяй ворота!

Узнав знакомый голос, охранники вздохнули с облег­чением и отперли ворота, склонив головы перед скачу­щим впереди Кылчын-алпаром. Двоих же остальных всад­ников приветствовать не стали, приняв их за простых нукеров. Только когда вся троица отъехала далеко за во­рота, стражники стали перешептываться между собой: «Кажется, одна из них была Кам Ана. Ах мы, дубины стоеросовые, не оказали ей должного уважения...» А кто-то поспешил успокоить и себя и других: «Да нет же, вряд ли Кам Ана в ее-то годы по ночам будет шататься. Она, наверное, у себя в юрте седьмой сон досматривает...» — и снова заняли свои места вокруг костра.

Отъехав за ворота, всадники стали спускаться под го­ру, в долину. Вскоре лошадей пришлось придержать, по­тому что ехали по осыпи, и кони могли оступиться. Мел­кие сыпучие камни с шумом вылетали из-под лошади­ных копыт. Вороной конь Сэнджере, Кашкару (прозван­ный так из-за того, что на лбу у него была белая звездоч­ка — кашка), не в силах унять молодую прыть, не зная, какую ногу вынести вперед, передвигался нетерпеливы­ми скачками.

Потом пошли места, где сухие стебли прошлогодней травы доходили лошадям до груди, и всадники, как по морю, плыли среди седого ковыля. Наконец миновали и этот участок, и, как хозяева ни натягивали поводья, кони радостно понеслись к знакомым лугам, поросшим моло­дыми сочными травами.

Из-за тучи медленно выплыла желтая луна, по краям окрашенная в красноватый цвет. В лунном свете с высо­ты холма перед путниками раскинулась мерцающая гладь реки Ик, серебряной лентой огибающей подножие горы Чатыртау. Черемуховые уремы по берегам реки, утопав­шие в белоснежной пене цветов, тянулись в ночи путе­водной светлой полосой — словно Млечный Путь спус­тился с неба на землю. От этой завораживающей кол­довской красоты ночной природы, раскинувшейся перед девушкой в лунном свете и манящей раствориться, зате­ряться в ней, у Сэнджере захватило дух. Она чувствовала внутри себя какой-то неизведанный, неудержимый зов, отдавшись которому, хотелось отпустить поводья, поло­жившись на верного Кашкару, и вместе с конем птицей взмыть ввысь, к небесам, — пронестись над круглыми, разбросанными горстью монет по земле озерцами, дре­мучими синими лесами, окинуть взглядом ночные стада, мирно пасущиеся на лугах, перелетая с одной звезды на другую, доскакать по облакам до самой луны, заарка­нить ее и помчаться быстрее ветра туда, к Дальнему ле­су... Тогда уж наверняка тот, кто ждет Сэнджере на лес­ной поляне у костра — парень с васильково-синими глазами, — тогда он непременно ее заметит и крикнет на всю землю: «Я здесь, я жду тебя!», и замашет ей снизу руками, уговаривая отчаянную всадницу оставить луну на небе, где ей и положено быть...

Чем ниже спускались всадники по склону холма, тем гуще становился пьянящий аромат цветущей черемухи. Кылчын-алпар повернул своего гнедого вправо — теперь им предстояло двигаться вдоль берега реки, по узкому ущелью между двух гор, до самого озера Кыска Куль...

А Сэнджере, парящая на крыльях своей мечты, с улыб­кой, блуждающей на губах, все смотрела вверх, на небо. Завтра! Завтра будет полная луна... Недолго осталось ждать... Когда луна, катясь по небосклону, повиснет над горой Чатыртау, они встретятся...

Кам Ана за всю дорогу не проронила ни слова. Ее обуревали недобрые предчувствия, вызванные непонят­ным решением Куксэ остаться на озере...

...Много лет назад люди из рода Кук Тэке вместе с другими родственными племенами вынуждены были пе­реселиться в эти места, придя сюда с юга. Спасаясь от свирепствовавшей на их родине холеры, они поднима­лись все выше и выше по реке Итиль, пока не нашли прибежище здесь, в укромной долине Ика.

Немало воды утекло с тех пор — за это время малень­кая бикяч Айдан, которая приехала в эти места на седле впереди матери, выросла, вышла замуж, стала Ильбикой, рожала и растила сыновей, вела большое хозяйство, по­могая мужу нести нелегкое бремя главы рода, а когда муж умер, передала бразды правления ^старшему сыну Аккучкару, к которому перешел титул Йорт-бея (Йорт — здесь: страна, земля, родина.).

Постепенно род Кук Тэке приживался в новых мес­тах. Подобно костру, который занялся от маленького уголька, он разгорался, поднимался ввысь, раскидывая вокруг себя новые искры жизни и разрастаясь вширь.

Высоко взметнулось пламя этого костра, слишком хо­рошо стало видно его издалека, — видать, поэтому и на новом месте отыскала род Кук Тэке беспощадная болезнь.

Это был настоящий мор, от которого не было спасе­ния. Никто не знал, как бороться с неведомой болезнью. Заболевший человек не мог ни есть, ни пить, его постоян­но рвало, через семь-десять дней его облик менялся до неузнаваемости — он высыхал, чернел и умирал. Люди гибли один за другим в страшных мучениях. Как раз тогда переселилась на небо Тэнкебика вместе с двумя сы­новьями; доблестные алыпы-богатыри, мудрые старики и старухи, не успевшие расцвести подростки и малые де­ти — ушли один за другим в мир иной, во владения Тэнгре (Тэнгре — главный из языческих богов, небесное божество.), осиротив и обескровив род Кук Тэке.

Теперь от многочисленного и мощного рода, славив­шегося отважными воинами-яугирами, искусными зна­харями и заклинателями, прекрасными девушками, по силе и ловкости мало в чем уступавшими мужчинам, — от рода Кук Тэке осталась малая толика, как от прого­ревшего костра остается горстка тлеющих угольков.

Вместе со стариками уходило в небытие древнее ис­кусство врачевания, ворожбы и камлания. Ни в роду Кук Тэке, ни в соседних кочевых родах не осталось человека, кто бы смог принять эстафету у стариков в этом тонком и сложном деле.

Когда Айдынбика, забросив домашние дела, всецело посвятила себя изучению знахарства, колдовства и кам­лания, то сын ее, Йорт-бей Аккучкар, который долго не мог оправиться от потери жены и двух сыновей, не стал возражать против того, чтобы мать исполняла в их роду обязанности Кам Ана.

Кам Ана расспрашивала оставшихся в живых древ­них старух, постигала различные способы врачевания, во­рожбы и заговоров, надеясь при помощи накопленных предками знаний уберечь людей в случае новой эпиде­мии.

Но болезнь, отступив, больше не возвращалась.

Зато пошли другие напасти: лесные люди, которые в прежние времена и близко не осмеливались подойти к владениям Кук Тэке, теперь, обнаглев, то и дело стали угонять с пастбищ коров и лошадей...

Много времени прошло после того страшного мора, однако с тех пор род Кук Тэке так и не смог восстановить былую мощь и славу, — он, как костер под дождем, все еще горел через силу, рискуя каждую минуту погаснуть. Над древним родом черным грозовым облаком нависла опасность вымирания. Видать, всемогущему небесному покровителю Тэнгре сквозь это облако стало не под силу разглядеть горстку несчастных, покинутых им людей... Видно, позабыл он, что жил когда-то на земле хранимый им от бед и напастей доблестный род Кук Тэке...

Кроме лесных людей, нежданно-негаданно объявились и другие враги: во время весеннего половодья из низовь­ев реки стали приплывать на своих быстрых челнах уг­ры. Они совершали внезапные набеги на аул, в котором осталось не так уж много боеспособных защитников, гра­бя и увозя с собой все, что попадалось под руку.

Несколько соседних родов, объединенных общей бе­дой, собрались на совет и решили устроить в устье реки засаду непрошеным гостям.

Иорт-бей Аккучкар, забрав с собой почти всех яугиров, включая и мальчиков-подростков, уплыл со своей дружиной вниз по реке на семи больших ладьях.

Кам Ана теперь плохо спала ночами: ведь вместе с Аккучкаром уплыли и все его сыновья — трое ее вну­ков...

Какая необычная луна в эту ночь стоит над землей: кажется, что даже свет, исходящий от нее, пронизан чем-то недобрым и зловещим.

Уже три недели прошло с отъезда дружины.

Уже спала вода, и река вернулась в свои берега, а ла­дьи с воинами-яугирами все не возвращались.

Что могло случиться с Йорт-беем? Может быть, Куксэ как раз от него привез плохие известия?..

Словно читая бабушкины мысли, Сэнджере с улыб­кой обратилась к Кам Ана:

— Хочешь, скажу, какие новости привез Куксэ?

—  Ну, давай говори, раз обещала.

— Куксэ, наверное, привез от остяков приглянувшую­ся ему девушку — вот и боится возвращаться в аул, ждет, что скажет на это Кам Ана.

—  Тебе бы все шутки шутить.

—  Вот посмотрим: а что, если окажется по-моему?

—  Не поверю, чтобы Куксэ мог такое выкинуть: что, разве у нас свои невесты перевелись? Негоже нам, людям рода Кук Тэке, с чужаками родниться, кровь свою древ­нюю разбавлять.

— А если у них любовь?

—  Даже если любовь, не посмеет привезти. От горба­той верблюдихи никогда не родится крылатый скакун.

—  А если та девушка сама с крыльями?

—  Пусть так. Но Куксэ не из тех, кто нарушает обы­чаи предков. Люди из нашего рода из века в век родни­лись только с равными себе родами, так тому и дальше быть...

Только из-за тучки, которую ветер, как платок, набро­сил на круглый лик луны, — только из-за этой малень­кой тучки, пославшей спасительную темноту на землю, бабушка не заметила, как от ее последних слов омрачи­лось и погрустнело лицо любимой внучки...

Пока добрались до Кыска Куль, окончательно рассвело.

...У догорающего костра на берегу озера сидели лю­ди — они как будто спали, положив головы на колени. Однако приближающийся топот копыт не вызвал ника­кого оживления у костра — никто не встал, встречая гос­тей. Только стреноженные лошади, бродившие неподале­ку, почуяв троих всадников, приветственно заржали, и звук этот, отраженный многократным эхом, долго еще стоял над озером...

Кылчын-алпар остановил своего коня в десяти шагах от костра. Сэнджере и Кам Ана, натянув поводья, при­держали своих лошадей рядом с ним.

Отсюда Сэнджере было хорошо видно: у костра было только трое. То, что они сначала приняли за людей, ока­залось большими мешками, к которым прислонили спи­ны путники, отдыхая на своих снятых с коней седлах.

—  А где остальные? — спросила Кам Ана.

—  Вернулись только трое...

Кылчын-алпар издал приветственный возглас, такой громкий, что лошади испуганно шарахнулись в сторону. Никто не двинулся с места; тогда ему пришлось позвать по имени: «Эй, Куксэ!»

Сидевший в центре человек в собольей шубе, на голо­ву возвышавшийся над остальными, наконец пошевелил­ся, посмотрел в сторону прибывших и медленно поднял­ся с места. Сделал шаг и, не подходя близко к всадникам, согнулся в поклоне.

«Это же вовсе не Куксэ!» — удивилась Кам Ана, не узнавая человека в шубе. Куксэ был круглолицый, румя­ный и крепко сбитый, один из самых видных джигитов аула, а этот — высохший и сморщенный, на лице один только нос и остался.

—  Встань! — велела Кам Ана.

Человек, в котором Кам Ана старалась и никак не могла признать Куксэ, встал, глядя на нее воспаленными запавшими глазами.

—  Говори!

—  Прости, Кам Ана, что не смог встретить. Всю ночь напролет тебя ждали, глаз не смыкали, а под утро всех сморило, — тут и без того тихий голос его неожиданно прервался.

— Рассказывай, что за новости ты привез, — нетерпе­ливо нарушила Кам Ана затянувшееся молчание.

—  Я был в стране остяков. Возил туда наши товары, которые менял на дорогие меха — соболь, выхухоль, бо­бер. Роскошных шуб накупил... Когда к остякам прие­хали, все у них было ладно, жители были веселы и здоро­вы. Не прошло и недели, как с людьми что-то стало тво­риться — они стали чернеть и сохнуть на глазах, будто их изнутри какой-то червь точил. На лица их страшно было смотреть — словно на всех натянули безобразные маски.

Вскоре мор охватил все селения остяков. Негде было ступить от трупов умерших людей. Их не успевали ни закапывать, ни сжигать — число трупов множилось слиш­ком быстро. А потом настало время, когда уже некому стало держать в руках лопату... У нас сначала умер один нукер. Не успели его похоронить с почестями, как умер­ли еще двое. Тут уж мы собрали свои пожитки, погрузили меха и бросились прочь из этих проклятых мест. Но бы­ло поздно — в пути полегло еще пятеро наших товари­щей... Вот какие дурные новости я привез, Кам Ана. — Куксэ, рассказывая, с трудом держался на ногах, он был настолько обессилен, что его покачивало.

—  Садись, — заметив это, сказала Кам Ана.

Куксэ удивленно посмотрел на нее — как это можно сидеть в присутствии Кам Ана? Он продолжал стоять, опи­раясь на колчан со стрелами.

— С недобрыми вестями ты вернулся, Куксэ, — после некоторой паузы произнесла Кам Ана. — На пути домой вам не попадались мертвецы?

—  Попадались, Кам Ана.

—  Где в последний раз?

—  В Дальнем лесу. Это был один из лесных людей.

Установилось тяжелое молчание, прерываемое только пофыркиванием пасущихся неподалеку лошадей. Кам Ана повернулась к Кылчын-алпару:

—  Ты в прошлый раз не подходил близко к Куксэ?

—  Нет, Кам Ана. Он мне сам не велел подходить. По­тому я и в этот раз остановился, не доезжая до костра.

— Ладно, это ты правильно сделал... Сэнджере, внуч­ка, отойди-ка подальше отсюда...

Девушка недоуменно взглянула на бабушку.

Лицо у Кам Ана стало как у каменного изваяния: бледным и безжизненным, только глаза горели мрачной решимостью, Сэнджере стало не по себе. Она скорее на­тянула поводья, заставляя Кашкару отступить назад.

После этого снова повисла напряженная тишина.

Куксэ острожно прочистил горло.

—  Кам Ана, — прошипел он с трудом. — Я знаю, что ты мне скажешь. Потому и не вернулся в аул. Разреши мне остаться здесь и соорудить шалаш...

— Понимаю тебя, Куксэ. Только нельзя тебе здесь оста­ваться. Лучше будет, если ты вернешься в Дальний лес — туда, где вам встретился последний труп...

После этих безжалостных слов очнулись и двое ос­тальных спутников Куксэ, до этого молча сидевших у костра.

—  Пощади нас, Кам Ана, не хорони заживо! — взмо­лились они, ползком приближаясь к ней.

—  Прекратите!

Гневный окрик Куксэ, несмотря на то, что прозвучал

не слишком громко, подействовал на нукеров безотказно.

—  Седлайте лошадей.

Несчастные медленно, через силу поднялись на ноги и с обреченным видом, пошатываясь, будто с похмелья, направились к костру со своими седлами.

Куксэ обратился к Кам Ана:

—  Столько всякого добра пропадает — драгоценные меха, роскошные собольи шубы. Возьми хоть одну, Кам Ана. Память обо мне останется.

—  Никому теперь эти шубы не нужны... — Кам Ана помолчала немного. — Если в живых останетесь, возвра­щайтесь в аул. Встретим вас с радостью... Хоть и плохие вести ты доставил, все же спасибо тебе... Прощаться с вами не буду.

Всадники повернули назад. Гулко застучали копыта. Отъехав совсем недалеко, Кам Ана остановилась.

—  Куксэ! — крикнула она. — До самого Дальнего ле­са оставляй за собой гаревый след!..

Всадники проделали уже порядочную часть пути, ког­да, оглянувшись назад, увидели, как над озером Кыска Куль черными клубами поднимается дым.

Это Куксэ сжигает собольи шубы... Когда подъезжа­ли к аулу, солнце уже успело запрячь в колесницу свое­го золотисто-рыжего коня и, поднявшись над горизонтом, теперь неторопливо взбиралось по склону горы Мэтавыш.

Всю дорогу Кам Ана молчала, и лишь когда, въехав в аул, поравнялись с юртой Йорт-бея, она сухо приказала:

—  Подождите меня здесь. — Спешилась с коня и, еле ковыляя на затекших, негнущихся ногах, скрылась в юрте...

С того дня, как Кам Ана с внучкой переселилась в отдельную юрту, она ни разу не разговаривала с Ильбикой Сузгынбикой. При встрече обе женщины делали вид, что не замечают друг друга. Проходили мимо, не поздо­ровавшись.

Где-то с неделю назад к Кам Ана прибежала служан­ка Ильбики. Целуя ноги старухе, она умоляла от имени хозяйки, чтобы Кам Ана срочно пришла.

Кам Ана сперва недоумевала: что могло случиться с надменной Сузгынбикой, которая годами и не вспомина­ла о существовании свекрови. Потом сообразила: про Ильбику рассказывали, что она слегла на другой же день после отъезда Йорт-бея. Вспомнила и старух-знахарок, приглашенных из соседних родов и племен, которые по­падались ей на глаза возле юрты главы рода. Да, если невестка попросила позвать ненавистную свекровь, зна­чит, совсем плохи ее дела...

Служанка Ильбики проводила ее до самых дверей спальни.

В комнате стоял полумрак. Через некоторое время гла­за Кам Ана привыкли к темноте — она увидела, как в глубине комнаты постель зашевелилась и слабый, пре­рывающийся голос Сузгынбики произнес:

—  Хоть и позвала... но думала, что не придешь... — Тут послышались всхлипывания, и невестка запричитала:

—  Спаси, меня, свекровь, не дай умереть! Когда мой единственный сын, свет моих очей Азалак уплыл вместе с отцом, на другой день со мной что-то стало неладно. В горло кусок не лезет, по ночам заснуть не могу. Вроде бы и не сплю, но как будто наяву брежу... Преследуют меня какие-то нескончаемые страхи — словно кто-то душит меня, сердце мое сдавливают чьи-то холодные и омерзи­тельные руки... Уж не помню, сколько разных знахарок у меня перебывало, но все без толку. Если кто и сможет тебя вылечить, так только Кам Ана Айдынбика, — так они сказали. Спаси меня, ведь ты мне свекровью прихо­дишься, сними с меня свое проклятье!

—  Хоть и натерпелась я от тебя обид, но чтобы прок­лятье на тебя наложить — такого не было. Другое прок­лятье на тебе лежит, Сузгынбика!

—  Какое же?

—  Проклятье наших предков. Вспомни: когда ты ста­ла Ильбикой, то слишком возомнила о себе, возгорди­лась, с обычаями предков перестала считаться. Скажи мне, разве не грешно сироту обижать?.. И Йорт-бея про­тив родной матери настроила...

—  Прости меня, свекровь. Знаю, что ты души не чая­ла в своей первой невестке, Тэнкебике. А меня всегда считала чужачкой, незаслуженно занявшей место Ильбики... И сына моего не признавала — потому я и срыва­ла злость на Сэнджере-бикяч...

—  С тех пор как ты сделалась Ильбикой, на нашу землю несчастья сыплются одно за другим. Это все отто­го, что ты сироту малую обижала, все от этого...

—  Прости меня, свекровушка, умоляю, прости!

—  Что тебе от моего прощения. Повыше меня силы есть. А над ними стоит всемогущий Тэнгре. Вот у кого тебе надо прощение вымаливать...

...С такими словами в прошлый раз Кам Ана вышла от невестки. Она и не предполагала, что снова придется с ней свидеться...

Ильбика лежала на спине, утопая в пышной перине. Безучастным взглядом посмотрела на Кам Ана. В прова­лившихся глазах загорелись недобрые огоньки.

— Зачем пришла? — в ее голосе, еле слышном, все же явственно прозвучала неприязнь. Не дожидаясь ответа, отвернула лицо с заострившимся, как птичий клюв, но­сом и, глядя в потолок, сказала тоскливо и безнадежно, будто разговаривала сама с собой:

—  Сегодня у меня внутри что-то оборвалось.

—  Плохие новости я принесла, Ильбика! Сузгынбика подняла растрепанную голову и округлив­шимися от ужаса глазами посмотрела на Кам Ана:

—  Сыночек... Азалак... — дальше она не могла гово­рить, только ввалившиеся глаза не отрываясь глядели на Кам Ана в ожидании неминуемой беды, умоляя: пощади, не произноси убийственных слов!

—  Плохие вести не от Йорт-бея, Сузгынбика... Ильбика облегченно вздохнула. Голова ее обессилен-

но упала на перину.

—  Вчера Куксэ вернулся от остяков. На нашу землю надвигается страшный мор, Ильбика!

Больная как будто и не слышала последних слов: ни один мускул не дрогнул на ее лице. Острый нос по-преж­нему был направлен к потолку.

— У меня сегодня внутри что-то оборвалось... — повторила она все тем же безжизненным голосом. — Может, я и Ильбика, но уже не жилец на белом свете... Уйди поскорее с моих глаз...

Кам Ана вышла из юрты и взобралась на коня. Потом решительно приказала Кылчын-алпару:

— Скажи своей охране: в аул никого не впускать и не выпускать. Пастухи пусть не возвращаются с джайляу (Джайляу — летние пастбища.). Пахари пускай прямо в поле соорудят себе какое-нибудь временное жилище. Вернутся, когда их позовут. А нас­чет Куксэ — никому ни слова... Пока на этом все.

Ночное путешествие отняло много сил. Когда верну­лись к себе в юрту, Кам Ана велела внучке идти досмат­ривать прерванные сны. «Сегодня день будет нелегкий, иди и как следует отдохни, внучка».

Однако, как Сэнджере ни старалась, сон не шел к ней. Стоило ей сомкнуть веки, как перед глазами, словно ная­ву, возникал Куксэ — он, пошатываясь, стоял, опираясь на колчан. Исхудавший, высохший... Ввалившиеся ще­ки, торчащий нос, запавшие глаза... На всем облике ле­жит безжалостная печать приближающейся смерти... Как сурово Кам Ана повернула его назад... Наверное, Куксэ не доберется до Дальнего леса... Труп лесного человека... Синеглазый лесной парень... От леденящей кровь мысли Сэнджере съежилась и завернулась плотнее в одеяло. Нет, не может быть, он — жив! Ведь они виделись совсем не­давно, в новолуние. У нее до сих пор в ушах звучит его смех, стоит перед глазами белозубая улыбка. И скоро, совсем скоро — нынешней ночью — они условились встре­титься. А до наступления ночи впереди еще один день, который кажется Сэнджере целой вечностью. Как вы­держать эти нескончаемые часы и минуты до встречи?! Ах, лесной джигит — безраздельный властитель девичь­их дум, неизвестно откуда взявшийся окаянный синег­лазый леший, похитивший девичье сердце! Ты всегда сво­им незримым присутствием помогал Сэнджере отгонять печальные мысли, так помоги же и сейчас — видишь, она так несчастна и безутешна, а все оттого, что боится потерять тебя!..

Сэнджере зажмурила глаза и стала вспоминать их пер­вые встречи. Сколько же раз она восстанавливала в па­мяти счастливые минуты, воспоминания о которых дари­ли ей ни с чем не сравнимую радость? В сотый раз? А может, в тысячный?.. Одно можно сказать с уверенностью — что не в последний...

Когда ранняя осень начала водить золотой кистью по кронам деревьев, по всему аулу стремительнее оперенной стрелы пронесся слух о том, что Йорт-бей собирается на охоту.

Жители аула, узнав об этом, потеряли покой. Мужчи­ны при встрече не могли разговаривать ни о чем другом, как о предстоящей охоте.

«А что, в этом году тоже в Дальний лес поедем?» — «Интересно, кто на этот раз будет возглавлять охоту — сам Йорт-бей, или Кылчын-алпара поставят?» — «На­верное, охотничьи собаки понадобятся, какая же охота без собак?»

Сэнджере, до которой каждый день доносились подоб­ные разговоры, собрала однажды своих подруг и заяви­ла: «А почему бы им и нас, девушек, не взять? Мы тоже хотим участвовать в охоте!»

— Ну-ка, ответьте мне, кто на весенней байге (Байга — скачки.) обогнал всех джигитов и выиграл главный приз?

—  Ты! — крикнули девушки.

— А кто попадает голубю в глаз?

—  Ты! — крикнули девушки.

—  А раз так, то пускай с нами тоже считаются, пой­дем сейчас же к Йорт-бею и потребуем, чтобы он сам раз­решил ехать с мужчинами.

Йорт-бей возражать не стал:

— В засаде, конечно, вам не место, но помогать загон­щикам вы вполне можете.

Вечером накануне долгожданного дня охоты охотни­ки, всадники со сворой гончих собак и девушки отправи­лись в Дальний лес. Когда солнце, закатившись за де­ревья, окрасило небосклон в сиренево-розовые тона, пут­ники уже добрались до опушки леса, расставили поход­ные шатры, развели костры. До тех пор, пока старшие не разогнали всех спать, молодежь сидела вокруг костров, проводя время в веселых беседах, играя на сазе, танцуя и распевая песни...

Еще не рассвело, когда призывно протрубил охотни­чий рог. В мгновение ока шатры были собраны, лошади оседланы. Загонщики и девушки приготовили свои пог­ремушки, трещотки и обтянутые кожей барабаны. Главныи загонщик расставил всех по местам, чередуя муж­чин и девушек, объяснил, что делать и в каком направле­нии двигаться. Их задача была, колотя в барабаны и гре­мя погремушками, гнать зверя по направлению к лесной прогалине, где в засаде находились охотники во главе с Йорт-беем.

Снова протрубил рог — это был знак загонщикам тро­гаться. Заповедную тишину разорвали надсадный лай со­бак, грохот барабанов, погремушек и трещоток, пронзи­тельные крики и свист. Лес проснулся и ожил, — хлопая крыльями, поднялись в воздух испуганные птицы; тре­ща валежником и ломая ветки, понеслись лоси, волки и медведи, стараясь скорее унести ноги. Они бросались то в одну сторону, то в другую, но везде их преследовал беспо­щадный грохот и крики, от которых они бежали в поис­ках спасения как раз туда, где их поджидала неминуе­мая гибель.

Сэнджере, охваченная всеобщим азартом, гремела тре­щоткой, кричала, свистела, перекликалась с подругами. Ей не терпелось взглянуть на какого-нибудь дикого зве­ря вблизи, и, решив немного оторваться от загонщиков, она отпустила поводья. Кашкару, только этого и ждав­ший, радостно понес ее вперед, и вскоре она уже нагнала гончих собак, которые мчались перед ней с яростным ла­ем. Некоторое время они летели, слившись в едином упо­ительном ритме, — собаки, ее конь и она, Сэнджере, затя­нутая в этот стремительный водоворот, подчинивший се­бе безраздельно людей и зверей. Только когда она стала свидетельницей того, как охотничья собака впереди нее набросилась на выскочившего из кустов зайца и сверну­ла ему шею, с Сэнджере что-то случилось. Внезапно ей стало не по себе, весь ее пыл угас, и она пустила коня шагом... Вскоре лай собак отдалился, стал еле слышен, звуки погремушек и барабанов стихли где-то вдали...

Загрустившая девушка ехала понурившись, не запоми­ная дороги и не замечая времени. Вдруг взгляд ее упал на украшенный ярко-красными ягодами куст. Это были несъ­едобные волчьи ягоды, но дело было вовсе не в них. Дело было в том, что под кустом этим рос тот самый таинствен­ный огнецвет, о котором ей рассказывала бабушка. «Ог­нецвет — трава редкая, растет вдали от людских глаз, но тот, кто его найдет, обязательно отыщет и свое счастье».

«Ну вот, огнецвет я нашла, осталось только счастье найти», — сказала себе Сэнджере, у которой немного под­нялось настроение. Остановила коня, спешилась и присе­ла, разглядывая находку. Стебли и листья растения уже приняли буровато-оранжевую окраску — это означало, что самое время выкапывать корневище. Она отложила в сто­рону колчан, трещотку и, достав из ножен кинжал, медлен­но и осторожно принялась раскапывать землю вокруг стеб­ля. «Тот, кто найдет огнецвет, проживет сто лет», — вспом­нила она слова Кам Ана, поглощенная своим занятием нас­только, что не видела и не слышала ничего вокруг...

Внезапно над ее головой послышался треск сучьев, по­сыпались листья и мелкие ветки, сломанные под тяжестью чего-то падающего с дерева, раздалось предсмертное ры­чание, и к ногам Сэнджере упало тело крупной рыси. Секунду-другую ее лапы еще продолжали подергиваться, словно пытаясь вцепиться в намеченную жертву, но вскоре хищник затих. Из груди рыси торчала поразившая ее стрела... Сэнджере не успела даже как следует испугать­ся и осознать, что с ней мгновение назад могло произой­ти. Когда же наконец она пришла в себя, то увидела, что рядом с ее Кашкару, держа в руках лук, стоит синегла­зый парень с ослепительной улыбкой на лице. Вернее говоря, первое, что увидела Сэнджере, были именно ред­кой синевы глаза, а льющийся из них синий свет остав­лял как бы в тумане и льняные волосы, и удлиненное лицо с правильными чертами, и белозубую улыбку. Все это уходило куда-то на второй план, и только васильково-синие глаза, лучащиеся теплом и манящие к себе, окол­довывали и заставляли позабыть все на свете!..

Руки Сэнджере невольно опустились, пальцы разжа­лись — кинжал выпал, воткнувшись в землю, ноги сами шагнули вперед, к нему! Один шаг, второй...

—  Сэнджере! — раздался крик из-за деревьев.

Не успела девушка сделать третий шаг, как синегла­зый лесной призрак исчез. Только голубое марево все еще продолжало колыхаться у нее перед глазами, как будто парень оставил здесь частичку сияния, проливше­гося из необыкновенных глаз...

—  Сэнджере!

—  Вот она где!

Девушки, обнаружив пропавшую подругу, обрадованно загалдели. Но увидев, что Сэнджере стоит остолбене­ло уставившись в пространство, забеспокоились: «Что с тобой? Уж не заболела ли часом?»

Только когда Сэнджере собрала и надежно спрятала в своем сердце все до единого предназначавшиеся ей лучи­ки синего света, которые, невидимые для других, еще бы­ли рассыпаны вокруг, — только тогда она заметила под­руг и начала отвечать на расспросы.

— Ты погляди-ка, — удивлялись девушки, — мы гна­ли впереди себя столько всякого зверя, но не смогли пой­мать даже захудалой пташки, а она была позади всех и рысь подстрелила! Давай подвесим ее за ноги к твоему седлу.

—  Не смейте до нее дотрагиваться. Это добыча синег­лазого хозяина леса...

Да, в тот первый раз появление синеглазого парня Сэнджере восприняла именно как чудо, как помощь, в образе доброго лесного духа посланную ей небом в трудную ми­нуту...

А во второй раз, когда они встретились...

—  Сэнджере, внучка, вставай скорее, пришли старухи-шемякчи.

Кам Ана приглашала в свою юрту заклинательниц-шемякчи лишь в исключительных, особо важных случа­ях, — когда надвигалась угроза военного нашествия или какая-нибудь другая страшная беда. Видно, и в самом деле предупреждение Куксэ было крайне серьезным.

Сэнджере выскользнула из-под одеяла. Ей никак нель­зя пропустить старинный таинственный обряд шемяк, ко­торый будет проходить в большой комнате. Во время не­го Кам Ана никому, кроме старух-шемякчи, не разреша­ет находиться в юрте, но для Сэнджере было сделано иск­лючение, — пусть внучка смолоду вникает в тайны древ­них обрядов и обычаев.

Окна в большой комнате завешены, чтобы не прони­кал дневной свет, и только сквозь приоткрытую отдуши­ну на потолке в центр помещения просачиваются скупые солнечные лучи. По краям комнаты, где совсем темно, смутно виднеются силуэты старух, одетых в белые джиляны. Посредине на земляном полу начертан большой круг. В этом кругу стоит Кам Ана в необычном одеянии: на ней тастар — белый головной убор с двумя бараньими рогами, а на плечи наброшена шкура сивого барана — символ рода Кук Тэке. Вот она молча сделала внучке знак рукой, чтобы та прошла в дальний угол... Установи­лась полная тишина.

Кам Ана кашлянула, прочищая горло, и начала:

—  Шемякчи-колдунья, что справа от меня! Принесла ли ты зеленый камень от северных ворот аула?

—  Принесла, Кам Ана.

 — Положи этот камень на северную сторону круга.

—  Шемякчи-колдунья, что слева от меня! Принесла ли ты красный камень от восточных ворот аула?

— Принесла, Кам Ана.

—  Положи этот камень на восточную сторону круга. После зеленого и красного камней на юге большого

круга положили голубой камень, а на западе — желтый. Кам Ана вытащила из белых ножен, висевших на по­ясе, кинжал с белой рукояткой и острием его провела поверх круга тонкую линию.

—  Это — священный круг. Войти в него может толь­ко беззаветная любовь. И выйти из священного круга может только любовь...

Старухи-шемякчи, все как одна, повторили хором ее слова.

Кам Ана повернулась лицом на север и, глядя куда-то вдаль, крикнула:

—  Эй, Мать-Земля, хозяйка зеленого камня, я призы­ваю тебя в этот круг! Дай нам свою силу!

Сидевшая затаив дыхание Сэнджере не могла сдер­жать изумленного возгласа: из той стороны круга, куда смотрела Кам Ана, стало расходиться по комнате зеленое сияние!

Кам Ана устремила взгляд на красный камень.

—  Эй, хозяин красного камня, Отец-Огонь, войди в священный круг! Дай нам свою силу!

От красного камня начало разливаться красное свече­ние, постепенно заполнившее комнату. Кам Ана крикнула, глядя на юг:

—  Эй, хозяйка голубого камня, Мать-Вода, приди в этот круг, дай нам свою силу!

С зеленым и красным сиянием смешался голубой ту­ман.

Теперь Кам Ана смотрела на желтый камень.

— Эй, хозяин желтого камня, Ветер-удалец, прилетай в наш священный круг, дай нам свою силу!

В круг тотчас же ворвалось желтое сияние. Цвета и краски, переливаясь, стали переходить один в другой, об­разуя различные оттенки.

Старухи-шемякчи, казалось, только этого и ждали — они тотчас же вскочили, взялись за руки и образовали движущийся хоровод вокруг костра. Шаги их все уско­рялись, пока не перешли в бег. Где-то в центре круга, в вихре закручивающихся спиралью разноцветных пере­ливов еле проглядывалась фигура Кам Ана. Сэнджере удалось разглядеть, как она воздела кверху руки.

Зазвучал голос, от которого затряслась, ходуном захо­дила юрта:

— Эй, могучий дух наших предков!.. Войди в священный круг, дай нам силы одолеть жестокий смертоносный мор!

Сэнджере не поверила своим глазам: Кам Ана, испус­кая вокруг себя яркое сияние, поднималась все выше и выше над полом!

Носившиеся с бешеной скоростью по кругу старухи-шемякчи остановились как вкопанные и разом подняли руки кверху — к Кам Ана, которая парила в воздухе между полом и потолком. Разноцветное сияние, образуя радужные смерчи, поднималось над полом вверх и, дос­тигнув Кам Ана, как бы уходило в нее. И вот уже Кам Ана, парящая над всеми с кинжалом в вытянутых руках, сама стала излучать свет — от нее во все стороны забили ослепительно яркие лучи. Раздался дикий, нечеловечес­кий рев, и Кам Ана тяжело обрушилась на пол, воткнув при этом кинжал в землю по самую рукоять. Видно бы­ло, как в считанные мгновения исходившее от Кам Ана сияние через кинжал ушло в землю.

Сразу сделалось тихо — застыли, не дыша, старухи-шемякчи, ни жива ни мертва сидела в своем углу Сэнд­жере, неподвижно лежала на полу Кам Ана. Казалось, что жизнь покинула ее тело безвозвратно.

Сэнджере, кусая губы, беззвучно заплакала.

Стоявшая рядом одна из старух заметила это и, обняв девушку, прошептала ей на ухо:

— Не плачь, доченька, нельзя мешать Кам Ана — она сейчас слушает, чем закончится борьба между духом пред­ков и грозным мором...

Кам Ана открыла глаза. Старухи помогли ей встать. Надели на голову слетевший тастар и терпеливо приня­лись ждать, пока она заговорит.

Кам Ана долго молчала, будто онемев.

Наконец одна из старух спросила:

—  Ну как, мор побежден?

—  Наши покровители и дух наших предков не поки­нули нас...

Все вздохнули с облегчением.

Немного придя в себя, Кам Ана обратилась к «пра­вой» шемякчи:

—  Нужно первым делом привязать к северным воро­там аула ветки ивы, к восточным — молодой березы, к южным — тополя, к западным — лиственницы. При этом произнести заклинание-тулгау. С этого дня ветры будут дуть не в нашу сторону, а только от нас!

«Правая» шемякчи, взяв с собой в помощь трех ста­рух, торопливо вышла из юрты.

— «Левая» шемякчи! Тебе нужно произнести семь раз заклинание-тулгау и опустить бараний череп в воду Ика. Мать-Вода разрешила впустить Кук Тэке в свои владе­ния. Пусть Кук Тэке прогонит мор подальше от наших мест.

Исчезла и «левая» шемякчи.

—  Кто-нибудь, разыщите Кылчын-алпара. Пусть его нукеры подожгут сухую траву вокруг аула...

Возле Кам Ана осталась одна старуха.

— Приготовь большую соху, веревки и арканы. И кам­чи не забудь. Пусть все будет готово после обеда. А ты, внучка моя Сэнджере, собери сорок своих подруг. Пусть придут ко мне в белых платьях...

Юрта опустела. Кам Ана медленно сняла с себя тастар с бараньими рогами, накинутую на плечи шкуру и, еле дойдя до спальни, повалилась на постель. Долго лежала, глядя в потолок. Когда ее спросили о том, побежден ли страшный мор, она не смогла ответить ни «да», ни «нет». И на то была причина... Когда, воткнув кинжал в пол, она долго лежала, приложив ухо к земле, то так и не смогла расслышать отголосков той борьбы, которая долж­на была происходить между духом предков и покровите­лями рода Кук Тэке, с одной стороны, и грозным мором — с другой. И дело было вовсе не в том, что старость туга на ухо. Если бы действительно между духами шла битва, то земля гудела бы так, что и глухой не мог не услышать!

Когда тихо заплакала Сэнджере, то из-под земли до Кам Ана тоже донеслись всхлипывания. Но кто же это был? Дух предков? Или хозяева земли и воды? А может быть, сам проклятый мор?

Внезапно плач прекратился, и раздался грозный, зло­вещий, леденящий душу голос:

—  Ах ты, глупая старуха! Я вовсе не тот мор, с кото­рым тебе доводилось встречаться в жизни! Я — совсем иной Мор, ты в этом сама убедишься. Недолго тебе оста­лось ждать: приду к тебе в полночь на седьмой день! За­помни, на седьмой день... Приду, чтобы никогда, не ухо­дить!

От этих слов Кам Ана внутренне содрогнулась. Мно­гое она повидала на своем веку — и голод, и падеж скота, и холеру, и оспу. Они приходили и уходили. А это было пострашнее...

—  Кам Ана! Я привела сорок девушек, как ты веле­ла. — У дверей стояла запыхавшаяся Сэнджере. — Они ждут твоих указаний, Кам Ана.

—  Что это у тебя в руках?

Сэнджере погладила черный пушистый комочек.

—  Разве не видишь, котенок!

—  Откуда ты его взяла?

—  Да бегал возле нашей юрты.

—  Выпусти его на улицу, внучка. Мало ли кто слоня­ется возле нашей юрты...

—  Бабушка, пусть останется у нас! Посмотри, какой красивый, пушистый!..

—  Делай, что тебе сказали, — голос Кам Ана звучал непреклонно.

Сэнджере недоумевала — что это вдруг случилось с ее бабушкой? Она никогда не могла пройти спокойно мимо любой, даже самой облезлой, кошки или собаки — обяза­тельно находила чем угостить! Сэнджере, обиженно под­жав губы, вышла из комнаты.

— Не забудь белое платье надеть! — крикнула ей вслед Кам Ана.

Пришла старуха-шемякчи, которую послали за арка­нами и веревками.

—  Кам Ана, твою юрту будто белые птицы со всех сторон облепили.

—  Это хорошо, что собрались. Ты все приготовила, что я сказала?

—  Все готово.                      

— Тогда пошли.

В самом деле, вокруг юрты Кам Ана, как на берегу, собралась стая белых чаек: сорок девушек — все как одна в белых платьях. Галдят, перешучиваются, смеют­ся — настоящий птичий базар.

Когда во двор вышли Кам Ана и старуха-шемякчи, девушки притихли.

—  Сейчас мы, доченьки, пойдем с вами за ворота аула. Взяли большую соху, арканы и веревки, погрузили все это в ручную тележку и двинулись.

Навстречу им попались четыре старухи-шемякчи, пос­ланные привязать ветки к воротам.

Одна из них радостно сообщила:

—   Ветер дует только с нашей стороны! Пойдемте с нами.

Вокруг аула, как и велела Кам Ана, подожгли траву. Огонь уже отползал вдаль от аула, оставляя после себя оголенную, обгоревшую землю и свинцово-сизые клубы дыма.

Вечный путник Солнце, отдыхавшее в зените, отпус­тив пастись своего огненно-рыжего коня, с высоты удив­ленно наблюдало за странной стайкой людей в белой одежде, копошившихся на черной, выжженной земле. Потом, спохватившись, что пора трогаться в путь, покатилось на своей колеснице дальше по небосклону.

...К сохе привязали длинный аркан, к аркану — мно­жество веревок с петлями.

Девушки впряглись в соху.

Кам Ана, как пахарь, встала сзади.

Старухи-шемякчи перемазали лица сажей и золой, по­добрав их прямо с земли, распустили и растрепали воло­сы — ни дать ни взять сущие ведьмы.

Засвистели камчи, закричали, понукая девушек, ста­рухи — то на одном, то на другом белом платье стали появляться темные следы от плетей, волочившихся по земле. Соха вонзилась в землю, переворачивая почву. Кам Ана двигалась вперед, шагая по бороздам.

Враг, который зовется Мор,

Грозный Мор, смертоносный Мор!

Пусть земля, вспаханная сорока девушками,

Станет тебе ловушкой!

Старухи-шемякчи хором подхватили заклинание, ко­торое громко выкрикивала Кам Ана. Звонко хлопали кам­чи, раздавался рев и вой старух, погонявших девушек и топавших ногами, как разъяренные быки.

Камчи, которые гуляли по девичьим спинам, были сде­ланы изо льна, но старухи лупили ими изо всех сил. Дос­тавалось и Сэнджере — никто не считался с тем, что она внучка Кам Ана. Но ни свист плетей, ни дикие крики старух-погонщиц не могли отвлечь Сэнджере от сладост­ных грез о предстоящем свидании...

...Когда они встретились во второй раз, уже стаяли снега — стояла чудная пора пробуждения и обновления природы,

В тот день веселая стайка девушек, одетых в черную одежду, изображая черных ворон, перелетала от юрты к юрте, произнося заветные слова «дэр-дэр-дэреге», за что им давали крупу, яйца, масло (Старинный народный обычай — «Карга боткасы» (воронья каша).

Другая группа девушек, которой верховодила Сэнд­жере, оделась серыми воронами.

Дождавшись, пока у «черных ворон» мешки и туеса наполнятся доверху, «серые» с громким карканьем нале­тели на них и, хотя им и изрядно потрепали перышки, все же отняли добычу и, вскочив на лошадей, поскакали в сторону Дальнего леса.

«Черные вороны» помчались вдогонку. Началась по­гоня. Впереди «серых ворон», естественно, летела на сво­ем Кашкару Сэнджере — вероятно, поэтому они и оказа­лись возле той самой полянки, где прошлой осенью Сэнд­жере повстречалась с синеглазым лесным парнем. Вско­ре, запыхавшись и сетуя на то, что забрались так далеко, их нагнали «черные вороны». «Все равно без нас вы ни­чего не сделаете! Казан у нас, да и кашу без крупы тоже не сваришь!» — хвастались они. Выяснив отношения, «се­рые» и «черные» вместе мирно занялись делом: развели посреди поляны большой костер, повесили казан. Вокруг костра начались веселые песни и пляски.

...Никто не заметил, как исчезла Сэнджере. Кашкару привез ее к тому самому кусту волчьих ягод, под кото­рым она осенью нашла огнецвет.

Как и в прошлый раз, девушка сошла с коня и присе­ла под кустом — вот она, та ямка, которая осталась после выкопанного корня. Сейчас там не было ничего, кроме опавших прошлогодних листьев и набравшейся талой во­ды, в которой, словно в круглом зеркале, отражалось ли­цо Сэнджере.

Талая вода, талая вода, покажи ей синеглазого хозяи­на леса! Где он сейчас, что с ним? Знает ли он, что всю осень и долгую зиму не было ни одного дня, ни одной ночи, чтобы Сэнджере не думала, не мечтала о нем? Зна­ет ли он, что она приехала сюда не случайно, что приве­ла ее на знакомую поляну надежда снова встретить его? Талая вода, талая вода, прямо перед тобой — лицо Сэнд­жере: загляни в ее черные бездонные глаза, видишь ли ты, сколько в них грусти, ожидания любви и нерастра­ченной нежности, сколько в них счастья и сколько отча­яния... Талая вода, талая вода, скажи своему лесному хозяину — ведь лешие всегда помогают тем, кто попал в беду, — передай ему, что сюда приходила одна девушка, сидела на этой поляне, тоскуя о нем, что она была глубо­ко несчастна, а он не почувствовал и не пришел, как в прошлый раз, чтобы помочь ей...

—  Сэнджере! — вдруг окликнул ее мужской голос. Сэнджере вздрогнула и, обернувшись, не поверила своим глазам — возле Кашкару, как и тогда, стоял, улыбаясь, синеглазый хозяин леса. «Наверное, это мне мерещит­ся», — решила девушка.

—  Сэнджере!

Неужели и уши ее обманывают? Неужели ей послышался этот ласковый тихий голос, назвавший ее по име­ни? А откуда он может знать, как ее зовут? Значит, глазам почудилось, ушам послышалось.

Сэнджере шагнула вперед. Надо потрогать собствен­ными руками. Если и осязание ее обманет, значит, это был лишь призрак, рожденный ее мечтой. А если...

Сэнджере снова поддалась магической силе синих глаз, из-за которых весь остальной облик джигита — его свет­лые волосы, удлиненный овал лица, высокий рост, одеж­да, — все как будто расплывалось, растворялось и таяло в синем сиянии, льющемся из этих волшебных глаз. Она сделала еще шаг вперед.

А если он и вправду стоит перед ней, живой и всамде­лишный, и Сэнджере дотронется до него — то что будет? Нет, нет, об этом лучше не думать, нельзя об этом ду­мать...

Лесной призрак тоже сделал шаг вперед.

Кажется, это не сон! Вот и дыхание его стало слышно.

Теперь уже никуда не деться — ни свернуть, ни убе­жать, да и как же быть с теми неотвязными мечтами, которые так долго не давали ей ни сна, ни покоя?.. Ноги невольно сделали еще один шаг, и девушка оказалась в объятиях джигита.

Кашкару тактично отвернул голову в сторону. При этом он осторожно фыркнул, как бы предупреждая: смот­ри не потеряй голову, хозяйка!

—  Сэнджере-э! Сэнджере-э-эу!

Лесная чаща приглушала крики подруг, а гулкое эхо

возвращало лишь окончание имени:

— Э-е!.. Э-эу! — доносилось до девушки. Голоса посте­пенно становились громче и отчетливее.

—  Ты знаешь мое имя, а я умею говорить на твоем языке, — похвасталась Сэнджере синеглазому парню. — Всю зиму училась у одного из пленников...

Чтобы самая знатная и красивая девушка из доблест­ного, гордого рода Кук Тэке сама явилась в лес в поисках человека из чужого, враждебного племени, да еще при этом выучила язык этого племени, — от избытка чувств не терявшийся ни в каких ситуациях джигит совсем по­терял дар речи.

—  Сэнджере-э-эу!

Голоса девушек приближались.

Парень опомнился. Полез в карман.

— Сэнджере, это тебе на память о нашей первой встре­че, — сказал он, протягивая ожерелье, сделанное из зу­бов рыси и кончика рысьего хвоста.

— Не обижайся, сейчас не могу взять. Вот встретимся еще раз, тогда возьму...

—  Что значит — встретимся еще раз? Я тебя сейчас же увезу с собой. Пойдем!

—  А ты бы поехал со мной?

—  Ты ведь знаешь, я не смогу жить без леса...

—  Сэнджере-а! — Между деревьями замелькали си­луэты «черных» и «серых ворон».

—  Давай встретимся здесь в полнолуние. Тогда я тебе дам окончательный ответ.

На спину Сэнджере со свистом обрушилась камча.

Непрощенный враг, имя которому — Мор,

Беспощадный и грозный враг,

Который никого не щадит на своем пути!

Пусть земля, вспаханная сорока девушками,

Встанет преградой, что тебе не перейти!

Старухи-шемякчи уже охрипли, нараспев повторяя вслед за Кам Ана заклинания, под звуки которых уп­ряжка из сорока девушек трижды обогнула аул, опоясав его широкой лентой свежевспаханной земли.

На платьях девушек не осталось ни одного белого мес­та.

Свидетелем тому было лишь Солнце, которое, намере­ваясь поскорее завершить свой ежедневный путь по не­босклону, уже повернуло усталого коня к западу.

Из центра аула, от площади у колодца, послышались звуки большого барабана — кауга, которые разносились далеко вокруг, оповещая жителей аула о предстоящем сходе.

Солнце, успевшее сменить своего коня с рыжего на гнедого, наблюдало с высоты, как люди, бросив все дела, торопились к площади у колодца. В их числе были и сорок девушек, которые разбежались по домам сменить запачканные сажей платья.

Когда Сэнджере присоединилась к собравшейся тол­пе, Кам Ана уже заканчивала свою речь;

— Кто посмеет перейти через полосу, вспаханную вок­руг аула, будет застрелен. Любого, кто посмеет выйти из аула или войти в аул, ждет неминуемая смерть. Кылчын-алпар! Через каждые сто шагов поставь караульного. Пус­кай смотрят в оба и днем, и ночью.

Сэнджере похолодела, ноги у нее подогнулись. Как же так? Ведь именно сегодня ночью наступит полнолуние и на лесной поляне возле костра будет ждать Сэнджере ее суженый. Выходит, себе же на беду, погоняемая пле­тью и воплями старух, изрезав себе плечи ремнями и ве­ревками, волокла она эту злосчастную соху! Сама же по­могла устроить себе ловушку! Что же теперь делать?.. Ах, если бы снова случилось чудо и возник бы перед ней как из-под земли синеглазый хозяин леса, как это уже дважды случилось, посадил бы ее на крылатого коня-тулпара и умчал бы далеко-далеко...

— О чем задумалась, внучка? Пора домой возвращаться. Сэнджере очнулась, глянула вокруг — все разошлись,

на площади не осталось никого, кроме Кам Ана.

...Ах, мудрая, всевидящая Кам Ана, неужели тебе уда­лось проникнуть в душу внучки, догадаться, какие чувства таятся в глубине ее сердца, прочитать мысли, которые она никому не осмеливается доверить? Видно, так оно и есть, иначе не проложила бы ты вокруг аула эту полосу-ловушку, в которой, как зверь в западне, оказалась самая красивая, самая ловкая и быстрая девушка аула, побеж­давшая джигитов на скачках и попадающая голубю в глаз! Да, Кам Ана, не иначе для того, чтобы удержать возле себя рвущееся из дому влюбленное сердце, пошла ты на эту хитрость. Значит, не забыла ты тот незначи­тельный, на первый взгляд, разговор о невесте из чужих краев, которую мог привезти с собой Куксэ. Поняла, что внучка этим вопросом испытывала бабушку. Если бы не раскусила ты, Кам Ана, уловку Сэнджере, то, наверно, пропустила бы шутливый вопрос внучки мимо ушей и не стала бы заводить беседу о строгих обычаях отцов и де­дов...

Бабушка с внучкой вернулись в юрту, где уже прият­но щекотали нос вкусные запахи. Служанка-карауч соб­рала на стол, помогла Кам Ана и Сэнджере умыться, дер­жа кумган с теплой водой и поливая им на руки.

Подогнув колени, они сели за низкий столик, устав­ленный разными кушаньями. Сэнджере пыталась съесть понемногу от нескольких блюд, но кусок не проходил в горло.

—  Здорова ли ты, внучка?

—  Голова что-то разболелась... — отговорившись так, Сэнджере вышла из-за стола. С собой она прихватила чашку с молоком...

Кам Ана и после ужина не пошла отдыхать. Она веле­ла служанке-карауч принести полотняный мешок с су­шеными травами. Отложила в сторону коренья ядовитой чемерицы, стебли белены с чашечками смертоносных семян и еще какие-то известные только ей травы, корни и куски коры. Все это высыпала в небольшой казан, нали­ла воды и, закрыв крышкой, велела поставить на огонь. Потом достала из колчана две самых длинных, самых острых стрелы, способных сразить на скаку лошадь. Ког­да вода закипела и забулькала, приоткрыла крышку и засунула их в казан, погрузив наконечники в темную жид­кость; тем временем карауч подкладывала в огонь дрова.

Кам Ана приказала принести несколько луков. Пе­репробовав тетивы всех луков, она выбрала тот, который был ей по силам.

В это время Солнце, погоняя своего гнедого, заверша­ло путь над землей, проходя через алые ворота заката. Что же касается западных ворот аула, над которыми яр­ко пылал закат, то они были крепко-накрепко заперты охранниками. С наружной стороны по приказу Кам Ана ворота выкрасили в черный цвет...

Сэнджере лежала в своей комнате, безразлично уста­вившись в потолок, не замечая, как постепенно гаснут в окне розовые краски вечерней зари и по комнате распол­зается темнота. Такое же беспросветное отчаяние пере­полняло душу несчастной девушки. Она чувствовала се­бя так, будто стремительный водоворот затягивает ее в черный глубокий омут, и нет ни единой соломинки, за которую можно было бы ухватиться, ни единого лучика надежды. Сегодня она должна была дать ответ синегла­зому парню. Что это был за ответ?.. Разве могла она ска­зать «нет» лесному хозяину, околдовавшему все ее су­щество неведомыми чарами, против которых бессмыслен­но было бороться? Конечно же, ответ был только один...

Но как сказать «да», если безысходность положения, в котором она оказалась, говорит «нет»!

Как жалела она о том, что не согласилась уехать с суженым, когда он хотел забрать ее с собой! Почему она этого не сделала? Для подруг и для бабушки она бы прос­то заблудилась и бесследно исчезла в лесу — поплакали бы да и забыли о ней...

В окошко уже заглядывала полная луна. Наверное, она сверху видит костер, который уже разжег синегла­зый хозяин леса, поджидая свою долгожданную Сэндже­ре. Что же ты сидишь сложа руки, Сэнджере, когда каж­дый луч, посланный тебе полной луной, притягивает к себе, велит встать, манит на улицу?.. Девушка решитель­но сбросила одеяло, подушка сама соскользнула на пол — нет, нельзя больше валяться в постели, а то потом при­дется всю жизнь жалеть об этих минутах, проведенных в бездействии! Пришло время самой, своими руками вер­шить свою судьбу! Перед тобой три дороги, три пути, — либо ты останешься здесь и всю жизнь будешь кусать локти, не в силах обрести покой, либо умчишься за сво­им счастьем, либо навечно останешься лежать на вспа­ханной тобою же земле. Второй пугь, — в который зовет тебя полная луна, — он тебя не подведет, это путь, по которому пришли к своему счастью все влюбленные на земле.

Сэнджере вскочила с кровати, скинула с себя всю одежду и, достав из сундука новые вещи, принялась одевать­ся. Движения ее были быстрыми и уверенными, во всем теле она чувствовала какую-то необыкновенную легкость.

Из верхней одежды не брать ничего лишнего: пусть в комнате все останется как было, чтобы казалось — Сэнд­жере где-то здесь и скоро вернется.

А вот без черной епанчи ей не обойтись — ее светлая одежда в ночи будет заметна издалека, а ей привлекать к себе внимание караульных вовсе ни к чему.

Проходя мимо сложенных в углу сундуков, девушка ласково погладила мирно дремлющего давешнего ко­тенка:

— Прощай, Черныш. Бабушка тебя не обидит... " Приподняв войлок, служивший дверью, она прислу­шалась: в юрте стояла тишина, похоже, что и Кам Ана, и служанка-карауч крепко спят. Теперь нужно бесшумно выскользнуть из юрты, миновав большую комнату и при­хожую. В большой комнате темно — хоть глаз выколи, непонятно, зачем окно занавесили. Девушка, вытянув впе­ред руки, сделала несколько шагов... Вот здесь стоят сун­дуки, здесь должен быть дверной проем... «Ах!» — нога споткнулась обо что-то тяжелое — раздался гулкий, гу­дящий звук задетого ею казана, заплескалась какая-то жидкость в нем, железо звякнуло о чугун. Вот невезенье! Это, конечно, Кам Ана поставила казан у самых дверей — сейчас она встанет, не заставит себя долго ждать!

Сэнджере перешагнула через казан, пронеслась через прихожую, мимо лежанки, где, свернувшись калачиком, спала карауч, и вылетела из юрты — скорее в загон, где ее ждет верный Кашкару.

Конь узнал хозяйку по шагам — тихо пофыркивая, выражал свою радость. Избалованный лаской, он ждал, что его, как обычно, потреплют по морде и чем-нибудь угостят, но хозяйка в этот раз была настроена сурово. Уж если она решила ехать без седла и стремян, то, зна­чит, дело не терпит отлагательств, сообразил скакун и, одним махом перепрыгнув через изгородь, помчал всад­ницу по улице.

Сэнджере, испугавшись, что топот далеко разносится в ночной тишине, пустила коня шагом, но и это не помог­ло — подкованные копыта Кашкару издавали слишком много шума. Нет, она никак не сможет миновать охрану незамеченной.

Она соскочила с коня, сняла епанчу и джилян и, вы­тащив из-за пояса кинжал, разрезала джилян на четыре части.

Поглядывая на хозяйку, деловито возившуюся с его ногами, Кашкару недоуменно фыркал: зачем понадоби­лось посреди аула его стреноживать, ведь здесь и не пах­нет свежей травой, куда бы его отпустили пастись!

Закончив свое дело, Сэнджере взлетела на спину Каш­кару и натянула поводья. Конь вначале подпрыгнул, как это делают стреноженные лошади, — и только тогда ощу­тил, что ноги его свободны. Он радостно поскакал вперед, только теперь копыта его, словно валенками обтянутые мяг­кой суконной тканью, касались земли почти бесшумно.

Вороной конь с белой звездочкой на лбу и оседлавшая его всадница в черной епанче растворились в тени юрт, стоявших на окраине аула...

По внутренней стороне вспаханной полосы, взявшей аул в кольцо, охранники разожгли костры на таком расс­тоянии, чтобы промежутки между ними хорошо прос­матривались в темноте. Казалось, между двумя соседни­ми кострами проскочить незаметно под силу только кро­хотной мышке.

Караульные, видно, только что подбросили дров в огонь — пламя поднялось высоко, щедро рассыпая иск­ры вокруг.

Когда дрова немного прогорят, то огонь станет не та­ким ярким, — тогда, быть может, и проляжет темный «коридор» между двумя кострами.

Сэнджере взглянула на небо — о радость! — к ярко сиявшему лунному диску подбиралась неведомо откуда взявшаяся случайная тучка.

О, случайная тучка, единственная на всем небе, сде­лай доброе дело — прикрой на минутку свет луны, пока Сэнджере не проскочит вспаханную полосу и не затеря­ется в березняке, что напротив аула! Дай беглянке немно­го времени, чтобы спасительная темнота укрыла ее от глаз охранников!

Два костра, ближайших к Сэнджере, уже пылали не столь ярко, как вначале.

Случайная тучка приближалась к луне.

О, покровители рода Кук Тэке, духи земли, неба и во­ды, и ты, могучий дух предков! Ниспошлите прощение вашей несчастной дочери, сердце которой сжигает неу­молимый огонь любви! Простите ее за то, что, не устояв перед зовом другого сердца, на который не могла не отк­ликнуться ее чуткая душа, она покидает свой род, кото­рому вы покровительствуете из века в век, — покидает навсегда! Исполните же последнюю просьбу вашей Сэнджере: выпустите ее живой и невредимой из аула, пропус­тите ее через непреодолимую полосу, которая черной ло­вушкой опоясала аул... словно тот магический круг, ко­торый сегодня в юрте был начерчен рукой Кам Ана...

Войти в этот круг сможет только беззаветная Любовь.

Выйти из этого круга сможет только... Сможет ли Лю­бовь выбраться из заколдованного круга без вашей помо­щи, о духи-покровители?

...Темный коридор между кострами все ширится. А робкая тучка, подойдя вплотную к луне, никак не осме­лится набросить свое покрывало на ее лицо.

Вот сейчас охранники подбросят дров в огонь, и тогда все пропало.

О, случайная тучка, добрая спасительница, почему же ты медлишь и робеешь, разве ты не знаешь, что луна — помощница всех влюбленных — сама готова погаснуть, чтобы на земле на миг стемнело?.. Скорее же, милая тучка...

Охранники подбросили дров, и свет от двух костров, разгоравшихся с новой силой, уже бежал навстречу друг ДРУГУ. уменьшая спасительный коридор, когда наконец тучка справилась со своим делом — и желтая луна скры­лась под ее покровом.

Всадница в черной епанче на черном коне бесплотной тенью скользнула в узкий темный коридор между двумя кострами. Нельзя слишком спешить, но и промедление смер­ти подобно. Если поторопишься — караульные могут ус­лышать топот копыт, даже приглушенный хитроумными «валенками». Если замешкаешься — окажешься освещен­ной ярким пламенем двух набирающих силу костров.

О, всесильный Тэнгре, власть твоя безгранична — удер­жи от спешки и не дай опоздать!

Ноги коня утонули в мягкой, трижды перепаханной земле.

Коридор между кострами был уже шириной в три шага.

Караульные, учуяв неладное, засуетились, подняли шум. Засвистели в воздухе стрелы.

Охранникам послышалось, как в десяти шагах что-то высоко подпрыгнуло над вспаханной полосой и мягко опустилось на землю, — наверное, это был какой-нибудь дикий зверь, успокоили они себя.

Свет от соседних костров снова сомкнулся, сведя на нет темный коридор.

Никто так и не разглядел промчавшуюся во мраке невидимую всадницу на вороном коне...

Кам Ана намеревалась лишь немного отдохнуть, но сон все же сморил уставшую за день старуху. Звон задетого кем-то казана и звяканье стрел о стенки заставили ее в страхе проснуться: ей привиделось, что Мор, грозившийся прийти на седьмой день, уже ворвался к ним в юрту, но замешкался, споткнувшись о казан с ядовитым зельем.

Ох, сейчас он ввалится сюда, с горящими, как угли, глазами, с кровожадно раздувающимися ноздрями...

А что, если он в поисках Кам Ана сначала попадет в комнату к Сэнджере?! От этой мысли к глазам прилила кровь, к горлу подступил комок, руки сжались в кулаки — Кам Ана бросилась к двери.

В большой комнате не видно было ни зги. Старуха, спотыкаясь, добралась до окна и сдернула занавешиваю­щий его войлок. По комнате сразу разлился ровный лун­ный свет. Отражаясь в казане с ядовитым отваром, луна словно купалась в нем... Настороженно оглядывая тем­ные углы, Кам Ана подошла к комнате Сэнджере. Осто­рожно отвела в сторону войлок дверного проема: легкий аромат духов, приятно защекотавший нос, и умиротворя­ющая тишина, в которой ей почудилось ровное дыхание, сняли тревогу с ее души.

Она вышла в прихожую, подошла к очагу, в котором тлели угли, вытащила из лукошка несколько кустов бе­ресты, бросила в очаг.

Береста с треском загорелась, съеживаясь и корчась в ею же рожденном пламени, от которого в комнате стало светлее.

Служанка-карауч продолжала спать на своей лежан­ке у двери. От пристального взгляда Кам Ана она вздрог­нула и открыла глаза.

—  В соседней комнате кто-то недавно споткнулся о казан. Не слышала?

—  Не-ет, — протянула служанка, ничего не понимая спросонья.

— Встань и больше не ложись. Разожги очаг, мало ли что может случиться в полнолуние.

Кам Ана подняла войлок большой комнаты, чтобы ста­ло светлее от очага в передней. Свет от очага и лунный свет из окна скрестились на медном казане, Кам Ана вни­мательно осмотрела пол вокруг казана — ни капельки жидкости не пролилось, кругом сухо.

Наверное, ей послышалось. Если бы Мор споткнулся, то содержимое казана обязательно бы пролилось.

Надев джилян, Кам Ана вышла из юрты. От полной луны было светло настолько, что язык не поворачивался назвать эту ночь ночью, скорее ночной день.

Кам Ана обошла юрту. Вокруг ни души, не слышно ни единого шороха. С окраины аула поднимаются дымы караульных костров и изредка доносятся обрывки разго­воров охранников. Нет, Мор еще сюда не добрался. Не стоял бы тогда над аулом такой тихий и светлый ночной день.

Кам Ана случайно подняла глаза на луну и обомлела: мимо лунного диска по небу плыли ладьи, их было ровно семь! Они двигались очень быстро, и было отчетливо вид­но, как на передней блестят весла, вынимаемые из воды. Вот первая ладья остановилась над тополями, что росли возле юрты Йорт-бея. Подплыли и остальные лодки, греб­цы подняли весла кверху. Из первой ладьи вышел рос­лый мужчина в блестевшей под лунным светом нургабе. Кам Ана узнала в нем Йорт-бея. Рядом с ним выросли фигуры трех молодых воинов в кольчугах. Это были сы­новья Йорт-бея — внуки Кам Ана. Словно не зная, куда идти, они поворачивали головы то вправо, то влево. В этот миг со стороны Дальнего леса показались быстро приближающиеся всадники. Скакавший впереди спрыг­нул на ходу с коня и склонился перед Йорт-беем. Это был не кто иной, как Куксэ!

Куксэ поднялся с колен и, показывая на мешки, сви­сающие по обеим сторонам седла, что-то говорил; потом достал из мешка соболью шубу и бросил под ноги Йорт-бею...

— Карауч, скорее сюда, — просипела Кам Ана.

Йорт-бей и Куксэ что-то бурно обсуждали; Куксэ, ука­зывая на юрту Кам Ана, что-то объяснял. Йорт-бей дру­жески хлопал Куксэ по спине... Снова поглядев в нере­шительности по сторонам, Йорт-бей указал наконец на запад. Гребцы заработали веслами, всадники вскочили на коней. Вслед за семью ладьями, взявшими курс на запад, отправились и всадники. Вскоре и те, и другие скрылись из виду...

Тем временем служанка-карауч, прибежавшая на зов хозяйки, смотрела вместе с ней на небо и, не видя там ничего, кроме полной луны и накрывшей ее неведомо откуда взявшейся тучки, недоумевала — отчего на Кам Ана лица нет.

Кам Ана пришла наконец в себя:

—  Скажи, ты видела?

—  Что видела? — удивилась служанка.

— Как это не видела?! — рассерженно напустилась на карауч Кам Ана. — Да ведь они остановились вон под теми тополями!..

Испугавшись гнева хозяйки, бедная служанка броси­лась ей в ноги.

—  Прости, прости, Кам Ана, что не видела, — и заш­мыгала носом.

Голос Кам Ана смягчился.

—  Ничего-то ты не видишь, ничего-то не слышишь... Хотела бы я стать такой же, как ты...

Только теперь Кам Ана поняла, что имела в виду Ильбика, говоря, что внутри у нее что-то оборвалось.

Теперь у самой Кам Ана в груди будто оборвались че­тыре струны, и нестерпимая боль пронзила сердце...

Нет, вовсе не свет льется на землю от этой луны — что-то недоброе и зловещее исходит от нее...

Род Кук Тэке остался обезглавленным...

Луна-проводница сказочным клубком с путеводной ни­тью катилась по небу, указывая путь всаднице в черной епанче, помогая находить самую короткую и прямую доро­гу. Когда же вдали за лесными стволами показался дол­гожданный огонек ночного костра, луна остановилась.

Спасибо тебе, полная луна, что показала дорогу к су­женому! А теперь возвращайся обратно в аул. Без Сэнджере и без тебя совсем темными останутся улицы и пе­реулки... Да и Кам Ана, наверное, почернела от горя, ос­тавшись без внучки... Возвращайся, полная луна, и поп­роси у нее прощения за Сэнджере...

...На знакомой лесной поляне, возле куста волчьих ягод, огнецветом расцвел костер. Поблизости пасется осед­ланная лошадь, мелькая темной тенью за светлыми ство­лами берез. У костра сидит высокий, светловолосый лес­ной парень. Тень его, отбежав от костра, взбирается то на одно дерево, то на другое, повыше, — высматривает де­вушку, обещавшую прийти сюда в полнолуние.

Сэнджере бесшумно соскользнула с коня, обмотала по­водья вокруг ствола и, раздвигая ветки, пробираясь сквозь кусты, вышла на край поляны.

Вот она и на месте. Преодолев страхи и сомнения, без­надежность и отчаяние, она все же приехала к любимо­му. Теперь можно вздохнуть с облегчением. На душе де­лалось радостно и светло, как от этого костра-огнецвета, освещавшего поляну...

Джигит сидел спиной к девушке, не подозревая, что она стоит совсем рядом. Сэнджере, ступая на носки, осто­рожно двинулась к нему. Сейчас она неслышно подойдет к любимому и закроет руками его синие глаза. Самое главное — не выдать себя смехом, а это так нелегко...

Бедняга, видно, уже потерял надежду увидеть Сэнд­жере — сидит пригорюнившись, согнувшись, голова опу­щена, светлые волосы спутались. Неважный вид у парня, что и говорить...

Сэнджере обхватила его сзади, закрыв лицо ладонями.

Парень вздрогнул, схватил ее руки, но ничего не про­изнес и не вскочил — остался сидеть.

Девушка, не выдержав молчания, рассмеялась:

—  Смотри-ка, даже имя мое успел забыть!.. Джигит не отвечал, только еще крепче стиснул руки

девушки: и захочешь — не вырвешь. Сэнджере только сейчас обратила внимание, что его руки были холодны и безжизненны, как лед, — это были руки мертвеца! Пронзительный визг разорвал ночную тишину.

—  Не бойся, — хриплым голосом заговорил «мерт­вец». — Перестань вырываться! Не отпущу тебя до тех пор, пока не передам тебе все, что велено... Твой возлюб­ленный, который должен был здесь тебя ждать, прийти не смог. Он вчера умер... В последние минуты я сидел у его изголовья и обещал ему, что выполню его предсмерт­ную просьбу — встретиться в полнолуние с тобой. Велел говорить на своем языке — мол, ты по-нашему понима­ешь. Еще сказал: прорасту весной на этой поляне огнец­ветом под кустом волчьих ягод, пусть осенью придет и выкопает корень. А самое последнее слово, слетевшее с его уст, было не на нашем языке — не разобрал...

Сморщенное, как кузнечный мех, лицо посланца было похоже на уродливую маску. Он выпустил одну руку де­вушки и полез за пазуху.

—  Это тебе велели пере... — тут он неожиданно сог­нулся, схватился руками за живот, выпустив вторую ру­ку Сэнджере, и его затошнило. Он успел бросить неболь­шой сверток, вытащенный из-за пазухи, и махнуть де­вушке рукой, чтобы отошла от него.

Сэнджере стояла не двигаясь, оглушенная страшной новостью... Неизвестно, сколько она так простояла, пока не пришла в себя от душераздирающих криков: бедняга, катавшийся по земле в приступе выворачивавшей его рво­ты, случайно попал в костер, и на нем загорелась одежда, но он не мог ничего сделать, скрюченный недугом.

Сэнджере быстро скинула с себя епанчу и набросила на несчастного — тот, продолжая кататься по земле, за­вернулся в епанчу, превратившись в черный комок, внутри которого скрылись языки огня. Через отверстия наружу прорвались вонючие струйки дыма. Черный комок пере­катился еще несколько раз, потом дернулся и затих. Боль­ше он не шевелился...

Девушка, на которой из одежды осталось только тон­кое белое платье, потопталась в растерянности, ежась от ночной сырости и не зная, что делать. Нога наступила на что-то мягкое. Она подняла с земли маленький сверток.

Подойдя к костру, Сэнджере развязала тесемку ко­жаного мешочка — конечно же, там было ожерелье, ко­торое хотел ей в прошлый раз подарить ее синеглазый спаситель, — ожерелье из зубов рыси, напавшей на Сэнд­жере...

Не приняла она в тот раз от него подарок. «Возьму, когда встретимся в следующий раз». И вот он у нее в руках... Подарок есть, а самого парня уже нет...

Нет! Страшная мысль с беспощадной ясностью снова пронзила Сэнджере, перед глазами поплыл туман, ноги подкосились, она почти лишилась чувств.

На этот раз ее привело в себя звонкое ржание Кашкару, разносившееся по всему лесу. Девушка, покачиваясь, из последних сил пошла в ту сторону, откуда доносилось знакомое ржание.

Издалека почуяв приближение хозяйки, Кашкару пе­ребирал ногами и беспрерывно пофыркивал, словно же­лая сказать: «Я здесь, давным-давно тебя заждался».

При виде Кашкару на глаза у Сэнджере навернулись слезы. Она обняла его за шею, словно самого родного и близкого человека, которому можно доверить свое горе, и, уткнувшись в черную гриву, зарыдала:

— Синеглазого парня больше нет, Кашкару, он вчера умер, ты понимаешь, он умер...

Кашкару слушал, печально кивая головой, будто сог­лашаясь: мол, помню его — хороший был джигит...

Слезы девушки проложили дорожку по всей лошади­ной шее, замочили грудь Кашкару и катились теперь по передним ногам, достигнув копыт, обутых в суконные «ва­ленки»...

Долго они так стояли, пока наконец верный Кашкару не издал фырканье, означавшее на сей раз: «Не убивайся так, за покойником вслед на тот свет не отправишься».

Сэнджере, перестав плакать, еще долго всхлипывала и шмыгала носом, потом принялась размышлять, как ей быть дальше.

Домой возврата нет. И податься больше некуда.

Никого у нее не осталось, кроме Кашкару.

О всемогущий Тэнгре, слишком поздно ты ее поторо­пил... О всемогущий Тэнгре, как ты ее ни торопил, все равно она опоздала...

—  Проснись, Кам Ана, вставай скорее... — в голосе служанки-карауч звучала тревога.

Кам Ана, которая лишь недавно заснула, полночи про­мучившись от бессонницы, вздрогнула и открыла глаза. Еще до конца не проснувшись, она переводила взгляд то на обеспокоенное лицо служанки, обрамленное распущен­ными волосами, то на темное окно.

—  Что, уже полночь?

—  Скоро наступит, Кам Ана!

Старуха села на постели. Велела поднять войлочный полог, занавешивающий проем.

Из соседней комнаты, где пылал очаг, неторопливо пробрался в спальню оранжево-красный свет, который, осмелев, рыжим котом подкрался к лежанке, потерся об ноги старухи, уже одетые в шерстяные носки, прыгнул ей на колени, потом забрался выше, на плечи, кончиком хвоста касаясь и заставляя искриться драгоценные кам­ни в костяном гребне, сползшем с затылка...

Кам Ана, приведя себя в порядок, направилась в со­седнюю комнату. Отведя в сторону войлок, осторожно про­сунула голову в темноту: тонкий аромат духов защеко­тал ноздри, а легкое, ровное дыхание успокоило слух, — надо же, ее чуткая внучка Сэнджере, вскакивающая да­же от мышиного писка, до сих пор не проснулась...

Ступая на цыпочки, чтобы не потревожить сон девуш­ки, старуха прошла в прихожую. Там ее уже поджидала служанка, держа на руках джилян хозяйки. Сгорблен­ная фигура старухи, после того как ей на плечи наброси­ли длинный черный джилян, как будто распрямилась и стала выше ростом. Когда же Кам Ана водрузила на го­лову белый тастар с торчащими кверху рогами, она стала выглядеть еще внушительнее.

— Возьми стрелы из казана и положи в колчан. Смот­ри, чтобы яд на руку не капнул, держи их за самый ко­нец!..

Колчан с двумя стрелами служанка вручила хозяйке. Принесла и лук, который вечером выбрала для себя Кам Ана.

—  Пошли, — сказала Кам Ана. — Не будем людей будить топотом, пойдем пешком...

Они вышли к окраине аула, обращенной к Дальнему лесу. Указывая на наступление полночи, одна за другой на небе зажглись семь звезд.

—  Кто идет? — закричала охрана.

—  Я, Кам Ана!

От костра, освещенные со спины огнем, поднялись фи­гуры двух охранников — один высокий, другой коротыш­ка. Узнав Кам Ана, они низко ей поклонились; даже пла­мя в костре приникло к земле, словно кланяясь вместе с охранниками.

—  Поднимитесь, — велела Кам Ана. — Никто не пе­реходил через вспаханную полосу?

—  Нет, — в один голос ответили охранники.

—  Направлялся было сюда зайчишка — и тот не про­шел, — добавил коротышка.

—  Это ты его застрелил?

—  Я, Кам Ана.

—  Ну, если в зайца попал, то уж в лошадь и подавно попадешь. Вот тебе стрела. Теперь смотри. — Кам Ана указала на опушку освещенного лунным светом березня­ка, ведущего к Дальнему лесу. — Сюда скачет всадник. Как только он приблизится к вспаханной полосе, стре­ляй в коня. Стреляй молча, без предупреждения.

Охранник, натянув тетиву, стал ждать приближения всадника. Когда расстояние между ними сократилось до тридцати шагов, просвистела стрела, вороной конь на пол­ном скаку споткнулся, упал, перекувыркнувшись через голову, забил ногами, тщетно пытаясь встать, но быстро затих.

Когда всадник в белом, слетевший при падении коня на вспаханную землю, поднялся на ноги, Кам Ана выта­щила из колчана вторую стрелу и натянула тетиву свое­го лука.

Белый всадник шел прямо на Кам Ана.

—  Бабушка! — вдруг раздался крик. — Бабушка, это я — твоя внучка!

— Я не твоя бабушка, а ты — не моя внучка! — С этими словами Кан Ана отпустила тетиву.

—  Бабушка-а! — звенящий крик, оборванный смер­тоносной стрелой, перелетел через вспаханную полосу земли, пронесся над улицами и переулками аула, отыскал знакомую юрту и, улегшись у дверей, затих на­век...

Оторопевшие охранники переводили взгляд с расплас­тавшейся на земле девушки в белом платье на Кам Ана.

—  Если это не твоя внучка, то кто же? — наконец спросил коротышка-охранник, стрелявший в коня.

— Моя внучка осталась дома. А это — коварный Мор, принявший ее облик. Завалите тело дровами и сожгите!

Кам Ана повернулась и пошла домой, а ноги ее не­вольно ускоряли шаг по мере приближения к юрте. «Внучка осталась дома... Внучка моя дома...» — тверди­ла себе Кам Ана.

Войдя в юрту, она бросилась к комнате Сэнджере. Вот сейчас она, подняв войлочный полог, просунет голову в темноту и, как всегда, тонкий аромат духов защекочет ноздри, а легкое, ровное дыхание успокоит ее слух...Вот так она постоит у входа, дожидаясь, пока на душе не уляжется тревога, а потом, ступая на носки, пойдет в свою спальню...

Долго еще она не осмелится зайти в комнату Сэндже­ре...

Перевод Фариды Ситдиковой